Ночь опускалась на густой ельник, окутывая его в плотный саван глубокого сна. Уже не было слышно веселого щебета птиц, жужжания и стрекотания многочисленных насекомых, и даже легкий ветер стих, будто бы боялся нарушить это сонное умиротворение. Только где-то далеко завывали волки, ухала королева ночи - сова, скрипели старые колеса у телеги на вытоптанной и выезженной, ухабистой лесной дороге, да высвистывал себе под нос незамысловатую мелодию возница.
Это был долгий путь. Долгий и изнуряющий. Местами даже опасный.
В холде Белый Берег на лошадь неоднократно нападало дикое зверье; близ Рорикстеда небольшая шайка бандитов, посчитав, что маленький человечек везет большом ящике что-то крайне ценное (хотя что может быть ценнее тела милой Матушки?) и вознамерились заграбастать это себе. Если животных и удавалось отогнать, то с падкими до чужого добра головорезами договориться не получилось. Цицерон потом долго отмокал в грубо сколоченной бадье в ривервудской таверне и с остервенением тер покрасневшую кожу, стремясь смыть с себя всю ту скверну, что могла пристать к нему за неугодные Ситису убийства. А потом у его телеги сломалось колесо. Прямо посреди леса, вдали от ближайших поселений. Паяц впал в отчаянье, ведь необходимых инструментов или чего-то способного заменить их у него не было, а оставить Мать одну он не мог. Не посмел. К счастью, спустя неполные сутки его жалобных стенаний, из-за поворота неспешно появился караван. Добрые котики помогли бедному Хранителю починить повозку, правда не безвозмездно. Но разве безопасность и благополучие Матушки не дороже звонких желтых кругляшек? Но теперь все неприятности были позади, и уже различима была робкая, нераскатанная тропа, являвшая собой некий символ будущего возрождения.
Там впереди ждала новая Семья. Может быть немного сбившаяся с пути, может быть немного раздробленная, но Шут искренне верил, что прибытие Матери направит ее детей на путь истинный и вырвет их из пучины безнравственности.
Преодолев крутой поворот, Цицерон натянул поводья. Кобылка остановилась, а ладонь, обтянутая черным бархатом, легла на огромный деревянный ящик.
- Надеюсь, что в новом доме ты наконец-то сможешь избрать Слышащего... мамочка, - но только уханье совы было ему ответом. Зябко поежившись от ночной прохлады, Хранитель снова послал в шаг Земляничку. Примет ли новая Семья, как подобает, свою покровительницу? Примет ли скромного шута, день изо дня исполняющего свои обязанности, как сделали это однажды в Чейдинхоле, со всем радушием? Цицерон боялся, что этого не произойдет, но вместе с тем надеялся на то, что эти темные дети, будучи отрезанными от Матери столько лет, еще помнят и чтят ее, великого Отца Ужаса и завещанные им Догматы. Влияние Братства пало в Эльсвейре, в Чернотопье, Хаммерфелле и Сиродииле, но оно теплится еще здесь - в этом суровом и холодном Скайриме, а это значит, что надежда в сердце Хранителя будет жить до тех пор, пока не падет последнее убежище. Здесь в северной провинции.
Вот и небольшое смоляное озерцо, о котором писала Астрид, вот и древняя каменная дверь с изображением самого Ситиса, монументальная и неприступная. Но почему возле нее не стоят встречающие, темные детки ласковой Темной Матери?
Шут резко, отчасти беспокойно натянул поводья, и кобылка с громким ржанием остановилась. Черная дверь, казалось, и не думала раскрываться, являя взору Цицерона членов его новой семьи. Их новой семьи.
Горькое разочарование посетило несчастного Хранителя, ведь он писал, он предлагал, он просил и ему даже отвечали. Неужели все это было фарсом, жестокой игрой на его расшатанных нервах? А может быть их путешествие настолько затянулось, что братья уже устали ждать? Как жаль, что пароля от этой двери шут не знал...

Отредактировано Cicero (2014-01-08 02:53:10)

Ночной фолкритский лес был по-особенному прекрасен. По другому под луной чувствовался неподражаемый запах сосновой хвои и спелых шишек. Ночной воздух был свеж, чист и даже будто более прозрачен и легок. От земли шел тихий и приятный запах осенней травы. А еще была тишина. Не мертвая тишина, которую можно найти в пустом здании или необитаемой пещере, а тишина другая - лесная, живая. Пусть бесшумная, не дающая знать о себе ни малейшим звуком, но всегда находящаяся рядом, лишь угадывающааяся, как ощущается присутствие рядом крепко спящего зверя. Ощущается не шумом или звуком, а по-иному. Как будто чувствуется сама Жизнь, что находится рядом, пусть спящая, но живая.
Хьярвард умиротворенно полусидел на скале близ небольшого лесного озерца. Вода была совершенно неподвижна, также, как был неподвижен и воздух. Поверхность озера была сравнима с зеркально начищенным серебряным блюдцем. И прямо посреди этого блюдца виднелся скромно-небольшой снежно белый диск Секунды и внушительно-крупный бледно-красный Масер. Они были как яблоко и вишня на серебряном блюде озера.
Когда Дикий, уже в который раз, собрался было поразмышлять о своем, возможно, несколько неординарном восприятии мира и природы, со стороны леса донесся шум. Шум слышался из-далека, судя по направлению звука, откуда-то со стороны дороги к Фолкриту. И двигался источник шума, если Хьярвард не ошибался, прямиком к Убежищу. Может, конечно, и просто мимо движется, рядом, но сходить, проверить всяко не лишним будет, решил норд. Он встал на ноги и резво побежал в сторону, с которой доносился звук. Иногда по лесному бурелому человеку, казалось бы, порою просто не пройти. Но когда долго живешь на одном месте, достаточно быстро запоминаешь все нужные тропки и пути, по которым можно обойти большинство препятствий или срезать путь. Где по земле, а глеб и по кронам достаточно крепких для того деревьев. Все это было в расположении Хьярварда и нужное расстояние он преодолел довольно быстро. Когда он был уже достаточно близко для того, чтобы лучше разобрать шум, он понял, что слышал стук колес и копыт, а иногда и всхрапывание лошади. Было похоже, что по лесной дороге катилась телега, однако, к тому времени, как Дикий добрался до самой дороги, шум стих. Но следы колес на земле вели прямо к Убежищу. Обеспокоенный и настороженный, норд тихо, но стремительно двинулся ко входу. Уже через минуты две-три он обнаружил у каменной двери деревянную повозку, в которой покоился длинный и, с виду, довольно тяжелый ящик. Возница же, человек (Хьярвард даже слегка растерялся от удивления) в самом что ни на есть шутовском наряде, выполненном в красных и черных цветах. Он стоял спиной к норду и смотрел в сторону двери.
Что за бред? Какого черта тут творится? - Недоуменно подумал Дикий. Но прежде, чем он успел что либо решить или предпринять, со стороны дороги снова послышался топот копыт и из-за поворота появился всадник. Всадник, впрочем, знакомый. Редгард Назим. Спешившись, он прошел мимо необычного гостя, спокойно что-тр сказав ему (охотник на этом расстоянии не разобрал слов) и двинулся внутрь Убежища. Теперь все стало еще непонятнее. Однако, через пару секунд он вдруг вспомнил ходившие по Убежищу разговоры о прибытии Хранителя с телом Матери Ночи. По всей видимости, это он и был. Тогда все становилось на свои места.
Встав в полный рост, Хьярвард вышел из зарослей и приблизился к шуту.
- Приветствую тебя, Темный Брат. С прибытием в Убежище. - Сказал он, подойдя близко. Пару мгновений он обдумывал свои словами, прежде чем продолжить: - Я рад встрече с Хранителем и прибытию нашей Матери Ночи. - В свои слова он вкладывал неподдельное уважение, которое испытывал, по большей части, к самой Нечестивой Матроне. Окинув взглядом не слишком крепкого на вид имперца, он решил предложить помощь: - Вам, должно быть, не помешает помощь, чтобы донести гроб?

Черная дверь. Такая основательная. Такая надежная. Такая крепкая. Такая древняя. Ее не отпереть. Не взломать. Не разбить. Ключ к ней только пароль. Если его не знать, то она не отворится перед тобой, будь ты хоть трижды Хранитель.
Цицерон это знал и поэтому подходить к двери даже не пытался. Он спрыгнул с козел и теперь приплясывал возле повозки, напевая песенку себе под нос. Это разминало затекшее тело, согревало в холодную летнюю ночь и спасало от подкатывающего отчаянья. Безотказный способ, проверенный годами, который неизменно спасал от боли, одиночества, страха, отчаянья, паники и к тому же радовал Мать. На протяжении долгих лет под сводами чейдинхольского убежища, Цицерон зачастую выплясывал возле каменного гроба, громко пел песни, взрывная мертвую тишину внутри и снаружи, и хохотал до тех пор, пока с ног не валился от усталости. И от этого становилось так легко и хорошо, что уже не угнетало одиночество, не давила тишина и появлялось ощущение востребованности, но ровно до тех пор, пока не настигало его пробуждение.
Сколько прошло времени в этом спасительном ночном танце, преисполненном тщательно замаскированной горечи, имперец не знал. Он чувствовал лишь, как налились усталостью ноги и как начинала болеть голова.
- А если птичка закричала, сверну ей шейку, чтоб молчала, - высоко затянул Цицерон, и ночной лес будто бы замер, - не каркал ворон, не ухала сова, только сверху с дороги доносился цокот копыт. Хранитель резко замолчал и кинул взгляд вверх. Лошадь приближалась, но отсветов факела на густых деловых лапах видно не было. Значит не стражник. И не гонец. Эти всегда ездят исключительно с огнем, что в Сиродииле, что здесь. Значит бояться было нечего. Наверняка, среди местных уже давно ходят слухи о зловещей черной двери с ужасным черепом, которую боятся и обходят стороной, а истеричное не совсем нормальное пение должно еще больше укрепить их в этом суеверном страхе. Стук копыт по пыльной дороге начал отдаляться только лишь для того, чтобы приблизиться снова. Какова вероятность, что это кто-то из членов семьи, а не какой-нибудь вредитель? Равносильна обратному.
Хранитель напрягся, словно натянутая тетива и попятился к повозке, будто бы его жилистое небольшое тело сможет укрыть бесценный ящик, рука тем временем легла на рукоять верного кинжала, готовая в любую секунду извлечь смертоносное оружие. Сощурив глаза, имперец внимательно вглядывался в плотную пелену ночной мглы. Конечно, долгие годы, проведенные в плохо освещенном убежище сумели наложить свой отпечаток на зрение мужчины - в темноте он видел несколько лучше. Однако, что такое стелющийся полумрак подземной обители, едва освещенный тусклым пламенем жалких свечей, рыхлый, скудный, по сравнению с непроницаемой, густой темнотой ночного соснового леса, где только острым макушкам вековых густопосаженных деревьев достается весь свет скупых звезд? Если в убежище шут мог спокойно читать и писать, напрягая свои глаза, то здесь он мог различить только черные-черные силуэты и тени на черном фоне. Одна тень стала гораздо отчетливее, да, именно та, что стремительно неслась на него, сопровождаемая топотом копыт. И вот уже через несколько мгновений в ней можно было угадать силуэт лошади с седоком. Цицерон покрепче ухватился за рукоять кинжала, чтобы до последнего защищать тело Матери, но хвала Ситису, пустить клинок в ход так и не пришлось.
Лошадь резко затормозила, и в следующий момент наездник ловко спрыгнул на землю. Глядя на его действия, резкие встревоженные движения и ощущая его абсолютное безразличие, Цицерон понял, что это должно быть один из членов Семьи. Но его весьма удивило, озадачило и расстроило поведение этого мужчины. Казалось, он в упор не видит ни маленького человечка, ни громадного ящика в повозке. Да, не такой встречи ожидал имперец, но и не ожидал того, что здесь его примут так же, как и в Чейдинхоле. Неужели последнее убежище настолько отошло от былых традиций, древних, правильных, что появление самой Нечестивой Матроны не способно вызвать в их душах благоговейного трепета.
- Скромный Хранитель нашей Темной Матери приветствует тебя, брат, - Цицерон попытался обратить на себя внимание человека, спешащего к двери, но никакой ответной реакции не встретил, будто бы был духом бесплотным. Шут возможно и дальше стал бы развивать эту мысль, но внезапно человек обернулся и, о Ситис, заговорил с ним. Правда разговором этот короткий вопрос-приглашение назвать было сложно. В ответ имперец быстро закивал, расплываясь в широкой улыбке, которая вскоре угасла, когда дошло осознание, что он вновь остался один. И даже гроб внести ему никто не поможет. Хранитель конечно мог бы попытаться справиться с неподъемной ношей в одиночку, но вряд ли бы смог сдвинуть громадный ящик хоть на локоть.
К счастью, когда шут уже готов был впасть в отчаянье, на поляне перед черной дверью появились еще двое. Они оказались куда учтивее своего темного брата, однако, от них так и сквозило неудовольствием, наверняка от вида самого Хранителя.
- Ооо! - горячо воскликнул он, обращаясь к тому, что помоложе, - Темная Госпожа и скромный Цицерон тоже приветствуют тебя, брат, - а потом сверкнул глазом в сторону другого, зацепившись слухом за такое неприятное слово "хозяйка".
- Бедный Цицерон застрял. Застрял! - громко и надрывно начал он делиться своими горестями и злосчастьями, - Проклятущее колесо сломалось. Прямо посреди леса. Но у глупого Цицерона не было с собой инструментов. Понимаешь? А покинуть нашу мамочку Цицерон не мог. Не мог оставить ее одну. Она бы наверняка расстроилась. Но добрые каджиты помогли. А Цицерон отблагодарил их, расплатился блестящими звонкими монетками, - выговорившись, шут замолчал, но только лишь для того, чтобы набрать в легкие воздуха, - Цицерон был бы очень благодарен, если бы темные братья помогли ему занести гробик мамочки в убежище.