[float=right]
[/float]
Лучшая маска, какую мы только можем надеть,
— это наше собственное лицо. ©1. Имя персонажа: (на русском и английском)
По рождению - Илва Вдовья Кровь|Ilvah the Widow’s Blood
Принятое позже имя – Зорн| Zorn
(хотя правильно произносить "Цорн", но кроме нордов никто не использует такое произношение)Прозвищ же, нажитых за жизнь и зачастую не оправданных, куда больше. Среди них самые популярные: Нежить, Урод, Плесень, Убийца
2. Раса и пол: норд, женщина
3. Возраст, дата рождения, знак:
"Лорд"21 числа месяца Первого Зерна 172 года, 4Э - это был темный день и темный год. С самого утра и всю ночь шла гроза, нарушая данмерам празднование Хогитума, а среди людей кто-то видел в темных тучах и золотых молниях дурные знамения.
4. Внешность:
• рост/вес: 168см/56кг
• цвет глаз: бледно-желтый (цвет воска)
• цвет волос/шерсти/чешуи: тусклые, белесые волосы с ранней проседью
Ее лицо, под надвинутым капюшоном, редко можно увидеть не замотанное в шарф и не закрытое повязкой, тело же - почти всегда - в броне или плотной одежде. Те редкие счастливцы - или несчастные - кому довелось увидеть хоть один обнаженный участок тела этой женщины, были поражены ее уродством. Все тело и лицо Зорн покрыто шрамами. Шрамами от когтей, зубов, ожогов, мечей, кинжалов, копий и стрел. Шрамы то хаотичны, то избирательны, навевая мысли о страшных схватках и о диких пытках. Особенно пугают ее ноги ниже колена - розовато-белая кожа неровно ложиться, обтягивая тугие мышцы там, где когда-то был страшный ожог. На левой ноге не хватает двух пальцев: среднего и безымянного.
Не найдется теперь уже ни одного живого места на всем протяжении ее бледного тела, где не пролегал бы уродливый свежий или старый красноватый развод. Ее худощавые ладони покрыты язвочками от ядовитых трав. Лицо, словно каменный лик статуи, "потрескалось". Немногие могли стерпеть такое зрелище, еще меньше - выживали увидев его... Возможно, какой-то безумец мог посчитать, что если б не карта из рубцов, женщина была бы привлекательна. В каком-то смысле он был бы близок к истине: в юности Зорн была почти мила, но и теперь поджарое, жилистое тело ее хорошо сложено, а лицо обладает приятным сочетанием нордских черт. И все же, даже если лишить убийцу всех ее шрамов, оставив лишь белую сухую кожу, она все равно будет пугать – одним лишь взглядом. Выцветшие, словно восковые глаза женщины внушают страх и неприязнь, ибо в них горит огонь затравленного и злого рассудка дикого зверя.визуал
[float=right]
[/float]
Нет покровителей надежнее,
чем наши собственные способности. ©5. Навыки:
• навык уровня "Мастер":
"Скрытность" - жизнь была жестока и учила выживать: прятать изувеченное лицо и тело, скрываться в неприметной тени. Рефлексы убийцы отточены, слух и зрение обострены, а легкую поступь с трудом способно расслышать человеческое ухо.
• 2 навыка уровня "Эксперт":
"Одноручное оружие" - те, кто хочет выжить, умеют драться. Прежде, чем обучиться клинку, убийце пришлось не раз проиграть, убегая вскачь и получая ужасные раны... Но то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Убийца выжила и завела с кинжалом тесную дружбу.
"Алхимия" - самая полезная наука - найти в траве под ногами лечебный корень или составить яд, чтоб отравить лезвие клинка. Долгие вечера, посвященные чтению заумных книг и корпению над котлом принесли убийце свои приятные плоды.
• 2 навыка уровня "Адепт" и ниже:
"Стрельба" - меткость не самое слабое место убийцы. Однако, из-за повышенной чувствительности глаз к солнечному свету, ей приходится прибегать к луку лишь ночью, что существенно снижает ее ценность, как стрелка. (адепт)
"Взлом" - иногда приходится вламываться в чужой дом, и не всегда за этим стоит криминальная цель. Убийца обучилась азам взлома лишь для того, чтоб была возможность найти в критической ситуации еду или ночлег под крышей... но она не будет отрицать, что и в работе ей это изрядно помогает. (ученик)
• Прочие навыки:
Знает пять способов розжига огня без использования магии, а также выучилась нелегкому искусству выживания в диком лесу;
[float=right]
[/float]
Чтобы дойти до цели, человеку нужно только одно.
Идти. ©6. Биография:
Седые Холмы. Промозглая, серая деревенька на окраине Белого Берега, окруженная болотами, оттого вечно в тумане и дождях. Земля там была скудная, и лишь близость к реке удерживала крестьян в утлых домишках, провонявших насквозь сыростью, рыбой и морозной скайримской тоской.
В одном из домов жила нордка по имени Худрун. Худрун Вдовья Кровь, так ее звали деревенские. Это была давно увядшая красотой, злая и словно бы иссохшая «старуха» сорока пяти лет с пятью дочерьми, от семнадцати до трех лет отроду, и одним хворым сынком лет восьми, любимым ею больше всего на свете. Худрун была нелюдимой и зловредной, похоронив трех мужей, она осталась одна с шестью голодными ртами, клочком глинистой земли и тощей коровой. Все будни ее проходили в упорных попытках вырастить хоть какой-то урожай и в нещадных издевательствах над старшими дочерьми, на чьи хрупкие плечи Худрун возложила, за неимением лучших кандидатур, всю мужскую работу по дому. Жили они впроголодь.
В деревне ни Худрун, ни ее девок не любили. Седые Холмы были довольно суеверным местом, крестьяне, наглядевшись на череду почивших мужей Худрун, то от хвори, то от мороза, то от схватки с великаном, стали считать, что на семье этой бабы лежит какое-то проклятье. «Ведьма она» шептались крестьяне, готовые от отсутствия новостей чесать языками о чем угодно и как угодно долго.
Старшей дочью Худрун была Рейна – белоликая, светловолосая красавица, расцветшая еще в шестнадцать лет, как одинокий колокольчик на затхлом болоте. Нелюбимая матерью и давно потерявшая отца, Рейна была вроде бы строгой снаружи и ранимой внутри, сильной, как и положено быть здоровой нордской женщине. Местные юнцы лишь задирали Рейну да обходили стороной, а девушка не видела ничего, кроме тяжелой работы да ехидных деревенских рож … все это было ей противно, но чтоб выбраться из деревни у нее не хватало ни средств, ни смелости. Однажды в Седые Холмы забрел путешественник – искатель приключений, веселый нравом норд. Незнакомый с местными слухами, он положил глаз на Рейну… подвешенный язык, сладкие речи о путешествиях, незамысловатые ухаживания – мужчине не трудно было украсть сердце простой девицы. Рейна ухватилась за него, как за соломинку, мечтая, что он женится на ней и заберет подальше от этой стылой земли, грубой матери и злых языков. Стремясь удержать его при себе и влюбить, всей лаской на какую способна, Рейна возлегла с путешественником… То были несколько самых светлых недель в ее жизни, полных доселе неведомых чувств и желаний. Влюбленная женщина думала, что так будет всегда и впредь.
Но Боги посмеялись над Рейной. Мужчина даже не думал женится на ней… вскоре он засобирался на войну, в Сиродиил, куда трубил рог идти всем воинственным жителям провинции. Девушка умоляла возлюбленного на коленях не оставлять ее, но норд лишь посмеялся над ней. Когда же Рейна, вся в слезах, попыталась убежать прочь от его жестокой насмешки, мерзавец, с огнем азарта в глазах, взял ее еще раз, против ее воли… и, насытив свое мужское желание, уехал прочь, как будто его и не было. Дальнейшей судьбы его Рейна никогда не знала… может быть он прославился в войне, а, может, погиб под натиском врага… Разбитая и униженная, девица, присмирев вернулась к обычной жизни, она хотела забыть его и все, что связано с ним – выкинуть из своей жизни.
Но не смогла. Через несколько месяцев у нее слегка округлился живот, выдавая весь ужас ее положения. Рейна поняла, что носит ребенка от этого бандита… поначалу она пыталась скрывать свой позор одеждой, но наступил день, когда это стало невозможно. Вся деревня узнала, в том числе и Худрун. Люди тыкали в девицу пальцем, осуждали ее. Никогда еще мать так не ругала Рейну, никогда еще так не ненавидела. Ею было предложено какое-то ядовитое средство, рецепт которого она сама выучила у знакомой знахарки… Но Рейна, после тяжелых раздумий, не смогла избавиться от плода.
Она разродилась в грозовую ночь, раньше срока, крохотной девочкой. И хоть доселе у Рейны не было к ребенку любви, но, при взгляде на маленькую дочь, сердце ее дрогнуло и что-то в нем потеплело. Худрун же, взглянув с отвращением на хилого ребенка, хотела удавить приплод, еще один рот в семье ей был совсем не нужен. Но сестры Рейны – такие же затравленные девушки, как и старшая сестра – не дали матери расправиться с невинным младенцем. Завязалась драка, во время которой одна из дочерей обрушила на голову Худрун тяжелый кувшин. В страхе перед тем, что будет, когда мать очнется, Рейна схватила в охапку ребенка, побросала в сумку какие-то вещи и сбежала из дома.
Раньше ей не хватало смелости, но дитя, хоть и нежеланное, а нежно любимое теперь, не оставляло ей выбора. Рейна бежала что есть сил по размытой дороге, ребенок плакал, и тоненький голосок прорезал туманную низину подобно скулежу или вою волчонка. Казалось, выхода нет, Рейне некуда было идти, дорога вела ее в никуда, петляя и извиваясь под ногами. Изнеможенная и потерянная, мать опустилась на пригорок у дороги, прижимая к себе плачущее дитя.
Тут то Боги и послали ей спасение. На дорогу мерно покачивая полными боками вышла лошадь, за ней повозка, полная разных товаров и сундуков, и из нее выскочил торговец с испуганным лицом. Увидев Рейну он бросился к ней и стал спрашивать не нужна ли ей помощь… Конечно, помощь была нужна.
Мягкосердечного торговца, звали Гисли. Он услышал скулеж впереди, когда вел свою повозку в сторону новых земель. Подъехав ближе он разобрал детский плач и поспешил на помощь. Вид несчастной Рейны и ее дочери разжалобил торгаша, без лишних расспросов он посадил молчащую, забитую девушку в повозку и поехал в сторону своих земель. Наверное, это стечение обстоятельств действительно было ниспослано Рейне богами, ведь попадись ей на дороге бандиты или бесчестные воры – ее дни были бы сочтены. Гисли был добрым малым, а пышащая юностью Рейна напомнила стареющему мужчине о юности, неудачной женитьбе и о дочери, которой ему так и не довелось вырастить.
Он привез девушку в земли доселе никем не освоенные, которые купил некий Рорик, военный человек. Земля была холодной, почти такой же как и в Седых Холмах… Гисли был одним из первых, кто взял у Рорика часть этой земли для освоения, и в обмен обеспечил стайке крестьян, также доверившихся Рорику, тонкий мостик торговли с Вайтраном и Солитьюдом.
Там Рейна и осела. В тех местах, что теперь зовутся Рорикстедом. Это было странное место – ей казалось, что она и не уезжала из Седых Холмов, такими пустынными были тогда еще земли, но при этом люди – в этих местах люди были совсем другие. Гисли приютил Рейну в своем небольшом лагере, а после и доме, за что Рейна платила ему упорным трудом на промозглой земле и сытным обедом. Соседи, работящие, простые люди, помогали молодой матери, чем могли. Недоношенная девочка Рейны быстро оправилась и росла, как и положено здоровому ребенку… ее назвали Илва. Это имя дал ей Гисли, вспомнив однажды, как странно и тоскливо выл ветер, донося ее жалобный крик в ту первую встречу на дороге… Илва, что значит «волчица».
Девочка росла бойкой и любопытной, любимой всеми за ласковую душу и легкий характер. Рейна отдавала Илве все свое душевное тепло и внимание, взращивая добрую душу и ничего не рассказывала ей о своих корнях, а простодушный Гисли заменял ей и отца и деда. За неимением других кандидатов на роль, Илва стала называть «папой» именно Гисли и всегда верила, что именно он ее настоящий родитель. Когда девочка впервые обратилась к нареченному отцу так, что-то изменилось в их маленьком дружном кругу, Рейна взглянула на мужчину иначе, а Гисли перестал скрывать неудобной привязанности. Их отношения были достаточно сложны, и при всем желании Илва никогда бы не смогла описать, что было не так с ее «родителями», единственное, что она могла сказать точно – они друг друга любили.
Рейна избегала мыслей о свадьбе очень долго, невольно вспоминая всякий раз о «проклятии» Вдовьей Крови. Однако, когда Илве исполнилось семь, Рейна понесла от Гисли и дальше медлить со свадьбой было глупо. Илве запомнился тот праздничный день, когда ее нарядили в голубое платьице и заливисто хохоча, она она несла цветные ленты вслед за матерью. Счастливые глаза Рейны, ее округлившееся лицо и полная, дородная фигура рядом с окрыленным и будто помолодевшим Гисли – навсегда запечатлелась в памяти девочки самым счастливым воспоминанием из детства.
Рорикстед начал процветать после войны. Разработка земель в этом районе оказалась крайне удачным и прибыльным делом, всходы, которые давала бывшая пустошь отличались очень хорошим качеством. Вместе с процветанием деревни и торговля Гисли пошла на лад – он зарабатывал на поставках мяса, зерна и овощей, очень неплохие деньги, в придачу к своей обычной торговле. Дела шли так хорошо, что вскоре Гисли смог закупать товар и в Сиродииле, зачем иногда ездил в Бруму и Имперский Город.
Годы шли, Рейна вскоре перестала верить в то, что на нее распространяется материнское проклятье. Она родила Гисли двоих детей, дочь – Фриду и сына Йорди, а Илва любила обоих малышей, как родных… ведь она и считала их родными. Во всем помогая матери по дому, Илва была все же слишком любопытной, чтоб не интересоваться поездками отца. Когда ей исполнилось пятнадцать, девочка упросила мать отпустить ее с Гисли в поездку до имперской столицы. Брат и сестра ее к тому времени уже были достаточно взрослыми, чтоб Рейне не требовалась посторонняя помощь в догляде за ними.
Илва и Гисли отправились в Имперский Город. Они проезжали через Бруму вечером и, остановившись на ночлег в местной таверне, по просьбе девочки отправились осматривать вечерний город. Брума была одним из немногих городов Сиродиила, уцелевших в Великой войне почти полностью. Пейзажи холодного города напоминали Илве родной Скайрим и она чувствовала себя как дома, бродя по величественным улицам и между резных деревянных домов. Жилая Брума постепенно засыпала, но вот на рынке продолжалась какая-то толкотня, издали слышались смех, музыка, мелькали огни. Илва тянула уставшего в пути Гисли за руку, туда, где расположился балаган с циркачами и бродячими торговцами. Скрипучее пение лютни, цветастые шатры и одежды, раскрашенные лица, диковинные вещицы, акробаты, танцоры, метатели ножей и маги, управляющие огненными шарами – у девочки кружилась голова от этого нового мира, от этого внезапного контраста буйного имперского празднества с холодными, и такими скайримскими улочками Брумы. Гисли изо всех сил старался не потерять в толпе падчерицу, но девочка ускользнула куда-то в сумерках, радостная, открытая для всего нового.
Она не сразу заметила на себе взгляд пары голодных, тоскливых глаз. В тени стоял мужчина, имперец. Он взирал на юное лицо Илвы с каким-то странным, непонятным ей выражением и взгляд его, томный, насыщенный неизвестной страстью, очаровал девочку.
Это был вампир.
Вампир, вышедший на охоту.
Едва Илва оказалась в пределах действия его магии и вампир применил иллюзию, представляясь ей самым замечательным существом во всем Тамриэле. И теперь уже не Илва тянула Гисли за руку, пробираясь сквозь толпу, а неизвестная кровососущая тварь тащила девочку за собой вглубь города, через темные закоулки к заколоченному дому, когда-то давным-давно принадлежащему поклонникам Мерунеса Дагона. Сквозь лаз в стене он втянул ее в дом, затем в подвал и оттуда – в пещеры под Брумой, ведущие прочь из города.
Напрасно Гисли кричал на площади имя девчонки. Она была уже далеко.
Илва не помнила, как оказалась в затхлом подземелье. Не помнила тех первых дней, когда вампир сосал ее кровь, жадно припав к худой бледной шее. Она была словно в забытии многие месяцы, а когда пришла в себя – готова была кричать от ужаса, спотыкаясь в полумгле об кости прошлых, иссохших жертв, и глядя на свои руки, покрытые мелкими дырочками от укусов.
Никто не слышал ее криков.
Кровосос избрал хорошее место, тихое. Окруженный холмами и лесами замок, на окраине Сиродиила, граничащей с Хаммерфелом и Скайримом. Старые развалины этого замка влекли только беглых преступников и бандитов, иногда лесную живность… те, кто попадал внутрь – никогда больше не видели света солнца. Никогда не возвращались. Под замком была целая сеть старых подземелий и пещер, наполненная крысами, вонью разложившихся трупов и густым мраком. Вампир жил там, уединенно, как монах, читая гниющие от сырости книги и довольствуясь обществом бессловесных пауков. Он сам был словно паук – слышал каждый шаг, каждый шорох, что звучит в его подземельях и ждал.
Он называл себя Валерием. Очень утонченно изъяснялся, и печально говорил, что не любит убивать людей и мучать путников, случайно забредших в его жилище. Он называл похищение Илвы… запасами на зиму.
Он был чудовищем, скрывающимся под маской приятного имперского лица и ласковых манер. Паук.
Покачивая в руке бокал вина, он любил читать ей книги вслух, пока она ползала по грязному полу, пытаясь собрать себя, изломанную после очередного торжества насилия. Ему доставляло какое-то странное удовольствие учить ее грамоте, говорить с ней о высоком, и жестоко наказывать за непонимание. Он любил использовать иллюзию, чтоб влюблять ее в себя и мучать, а затем смотреть, как несчастная девчонка сходит с ума. Извращенная дрянь. Ему нравилось. Нравилось! Ковырять вилкой в свежем разрезе на бедре, нравилось слушать визг, когда ломаются кости под давлением мертвой хватки, нравилось смотреть, как она давиться слюной, дерьмом, спермой и кровью… и нравилось повторять. Снова и снова.
От него нельзя было спрятаться и сбежать, а его приводили в восторг небольшая пробежка, прятки в полумгле, освещаемой лишь магическими огоньками и блеском его кровавых глаз. Илва была беспомощна и слепа по сравнению с ним, в этих бесконечных, сложных катакомбах… сначала. Она кричала, яростно била его ногами и кусалась, вызывая у него истерический гогот. Он пил ее кровь а затем кормил ее объедками каких-то несчастных животных, попавших в его «сеть»…
Она никогда не хотела умирать. Наверное, в этом и была причина, по которой он держал ее при себе так долго… в его извращенном взгляде она видела умиление и восторг от жалких попыток смертной выжить.
Она так яростно хотела жить, что однажды Паук дал ей прозвище «Зорн» - слово, неправильно прочитанное в книге о нордах. Цорн. Ярость. Илва приняла эту ярость как самоя себя… и перестала быть кем-то еще.
Где-то в глубине души она отчаянно желала сойти с ума, свихнуться, стать бесполезной для него… Но остаться живой… назло этой твари, каждый «ужин» подбирающей для нее новую пытку. Она не надеялась выбраться. Надежда была роскошью. Но что-то внутри не давало сломаться и принять действительность. Казалось, Зорн потеряла понятия дня и ночи… но Ночь и День были.
Ночь – кошмар, когда каждый шорох и проблеск являлись отголосками и предвестниками раздирающей агонии.
А День… - маленькие лучики сквозь трещины в камне под потолком, сквозь редкие обвалы, которые он заколачивал и закрывал от нее.
Иногда Валерию надоедало бегать за ней, и он запирал ее в клетке. Эти дни, часы, месяцы и годы она выла, как загнанный зверь, бродя из стороны в сторону на четырех квадратных метрах в темноте, сырой, пропахшей испражнениями, потом и вонью ее страха, ее боли, в которую он ее спрятал.
Стены этой тюрьмы были исчерканы датами… кое-где застряли ногти. Зорн хотела помнить. Она платила за память кровью и в ответ получала шрамы. Иногда она проговаривала вслух свои воспоминания, обращаясь к темноте и темнота отвечала ей, словно была живым существом, любезным собеседником, мужчиной с тростью. Темнота напоминала ей то, что надо было помнить, вальяжно расхаживая взад-вперед и постукивая иногда по полу. Это был бред? Конечно, это был бред, она сходила в камере с ума.
За годы заключения ее безумие все больше усиливалось… боль перестала пугать, как и ее тело, все в шрамах, которые служили самыми лучшими календарными метками. Отсчитывая их, можно было надеяться на то, что когда-нибудь… поздно вечером… Паук не поползет к ней в темноте, не спустится по череде скользких ступенек, вниз к залитым протухшей водой залам, шлепающим шагом, и не повернет в замке этот скрипучий ржавый ключ, напевая что-то имперское себе под нос. Паук всегда возвращался. Но она всегда ждала иного… и в своем ожидании научилась быть беспристрастной, холодной, молчаливой.
Он ломал ей кости, но она молчала.И ее взгляд перестал выражать что-либо, осматривая, как в очередной раз плетью висит вдоль туловища искалеченная рука или расцветает на внутренней стороне бедра черная гематома от укуса. Паук бесился. Он ненавидел ее молчание и бил, пока само ее тело не начинало рыдать и скулить о пощаде. Когда она молила – он давал ей целебные зелья, давал шанс, заставляя целовать его смердящие, ледяные ступни. Но со временем, она перестала откликаться совсем, с холодной яростью сопротивляясь самим умом, а не ослабшим телом.
И когда он перестал видеть в ее диких, восковых глазах страх и отвращение… он по-настоящему испугался. Паук напугался, обнаружив в своем темном подвале вместо запуганной хорошенькой жертвы такую же тварь, бессердечную, холодную, исковерканную…
Прошло десять лет. Десять лет пряток в полумраке. Десять лет безумия и боли, которые перестали быть чем-то особенным. Зорн разучилась бояться боли, зато начала сторониться трещин в камне – свет резал глаза так, будто б она сама была вампиром. Иногда уверенность в том, что она тоже уже кровопийца становилась столь сильной, что ей приходилось до крови расцарапывать свое тело и наблюдать за тем, как струится красная жидкость… она все еще была человеком. Из девчонки она выросла в изуродованное существо, которое не так-то просто назвать женщиной. Валерий теперь глядел на нее не с восторгом, не с азартом хищника и не с умилением – в его красных глазах стояла ненависть вечно-живущего к тому, что способно менять свою форму, расти, стареть. Это была слабость… но какая же в этом была и сила! Паук позавидовал мухе. И решил избавиться от нее.
Он тащил ее за волосы по сырой земле и камням вверх, оббивая сухим телом все неровности и углы узких коридоров. Истертая шкура козы на пороге в его «кухонный зал», наверное, навсегда запечатлела на себе темные, бурые борозды – следы от ее крови. Столовый нож, тесак, которым он свежевал тушки кроликов и оленей, по глупости забредших к нему в логово, также навсегда остался окровавленным и лишился ручки, застряв так глубоко в грудной клетке, что вытащить его вместе с лезвием было уже не возможно.Зорн никогда не хотела умирать.
По дороге к своей смерти, безвольная, как кукла, она висела, слушая как скрипит кожа ее скальпа, и струной гудят волосы… а потом схватилась за табурет руками с удивительной силой. Вряд ли дело было в той неаппетитной жиже и крысиных костях, которой Паук кормил ее раз в неделю. Скорее всего было в том, что она все-таки…сошла с ума. С безумцами такое бывает. Их нельзя остановить, даже если кажется, что хрупче и слабее их нет на свете существа.
Ножка стула впилась острым краем чуть выше колена. Тесак выпал из рук, по подземельям разлился дикий, полуживотный вопль. Она, выдрав себе несколько клок волос вырвалась из его рук и схватив нож, вонзила его по рукоять туда, где должно было быть сердце. Брызнула грязная, горячая кровь, руки Паука потянулись к тоненькой шее, чтоб задушить убийцу, а она увернувшись лишь всадила нож глубже и… впервые за долгое время… расхохоталась. А потом замолчала снова.Трясущимися руками она нашарила в мантии мерзавца ключи от массивных, тяжелых дверей, ведущих наверх, к свободе. На улице было темно. Испуганная, ненормальная убийца потянула труп за шиворот мантии, оббивая потяжелевшим телом ступеньки. Тяжко дыша она села в тени каменных развалин, отбрасываемых от света лун и стала ждать… рассвета. Страх не отпустил ее до тех пор, пока первые лучи солнца не обратили в пепел погибшего монстра. Тесак без ручки, забрызганный пеплом и кровью, упал на землю с глухим стуком. Зорн спряталась, закрылась от солнца… оно жгло глаза и кожу не хуже раскаленного железа.
Вышла вновь она лишь вечером, завернувшись в плащ и прижимая к худощавой груди кинжал. Она шла куда глаза глядят, пересекая территории двух стран, сама того не сознавая. Ее путь лежал в первую попавшуюся деревню, где, как она считала, ей помогут. Но Стоунмур встретил Зорн с ужасом и отвращением. Темнокожие люди шептались и оглядывались на нее, тыкали пальцами. «Урод!» говорили они. «Бледная, жуткая, как плесень!» говорили они. Зорн тряслась от ужаса и просила помощи, ночлега… у нее была горсть монет, которые убийца нашла в подземельях Паука… эти деньги отобрали у нее, дав скромную койку в корчме, но как только девушка легла спать к ней ворвались те, кто называли себя Дозорными. Они бросали в нее заклинаниями и слепили ярким светом, вызывающим почти животный страх убийцы. Она не умела сражаться и в этой схватке едва унесла ноги, заработав еще несколько жутких шрамов и ранений, от магии и меча. Ноги вели ее прочь, в горы - найти убежище в Кортенских горах. Несколько месяцев она жила под отвесом на окраине Кортена, затем ушла чуть глубже в горы, найдя удобное место у горной реки.
Ей пришлось учиться выживать, учиться на своей шкуре и женщина не погибла лишь благодаря своему ненормальному терпению и сноровке. Найдя несколько подходящих древ она обтесала себе лук и стрелы. Она научилась добывать огонь, скатав сухую ткань между двух досок, научилась рыбачить и охотится по ночам, избегая палящего солнца. Ее жизнь приобрела некую стабильность там, в горах, где она изучила каждый камень за время своего уединения и каждую травинку, буквально испробовав на вкус. Однако, случилось так, что Боги послали к ее пещере заблудшего охотника. Вечером, возвращаясь с охоты, измазанная кровью горного козла, Зорн шла, не накинув капюшона и по звериному озираясь. Редгард, увидевший ее, так сильно испугался ее вида, приняв за нежить, что закричал во все горло… Зорн среагировала рефлекторно, выпустив стрелу, но охотник убежал. И прежде, чем она успела сорваться с места снова – привел Дозор. Те гнали ее через горы по узким тропам, заставив сорваться с обрыва в бушующую реку. Только чудом выжила загнанная убийца, ободрав свое тело о подводные камни и изломав несколько костей. Река вынесла ее к окрестностям Риверпоинта.
Она лежала на земле, истерзанная и страдающая от боли, и там ее нашел Сагаам. Это был массивный, побитый жизнью воин из Ал’икра, который видел на своем веку и ужасы Великой Войны и тошнотворное зрелище сатакальцев, сдирающих с себя кожу и опустившийся Сентинель, наводненный ворами и убийцами… Сагаам не испугался внешности израненной нордки. Он принес ее в свой дом и, как мог, залатал ее раны. Зорн приходила в себя долго, еще дольше восстанавливалась после падения в реку. Нордка не говорила о себе ничего, словно бы за время одиночества совсем разучилась говорить, а Сагаам и не спрашивал. Он учил ее. Говорил, что шрамы должны украшать воина, а не забитую жертву и начал учить. Зорн прикипела к темнокожему учителю и навсегда прониклась какой-то животной любовью. Преданная, ему почти как редгардов тощий пес и такая же бессловесная, она выполняла все его требования и указания, стараясь угодить. Пока Сагаам был жив никто не трогал Зорн. Тихий Риверпоинт жил в страхе перед ее уродством и силой Сагаама. Целый год она провела в городке, беспрестанно упражняясь с мечом и заслужила дурную славу среди суеверных жителей… Дозорных не раз посылали к Сагааму, и вид синих мантий заставлял Зорн забиваться в угол и рычать. Но рассудительный наставник ее не давал им вершить суд без следствия, а давал понять – Зорн человек.
Но Сагаам не мог быть вечным щитом для нее. Однажды, когда они вели очередной тренировочный бой, Зорн сильно ранила наставника… она с ужасом бросила меч и подхватила осевшего редгарда, а тот смеялся сквозь силу, шепча, что хорошо ее научил. Рана была глубокой и опасной. Зорн приложила все усилия, чтоб излечить ее, пробуя все лечебные настойки и мази, что были у Сагаама в доме, но его уже было не спасти. В отчаянии, молчаливая убийца рискнула просить помощи, она бегала от дома к дому по городу и давилась мольбами, просьбами, искала мага или знахаря, способного помочь ей. Почти все отворачивались от нее, но когда она все же нашла того, что решил помочь, было уже поздно – в доме их ждало лишь остывшее тело и старый пес редкарда.
Прошло лишь несколько дней и Риверпоинт безжалостно стал гнать Зорн прочь. Собрав нехитрый скарб, что мог пригодиться ей в пути, убийца ушла в леса Нимбель Мура, взяв с собой собаку Сагаама.
Где-то там, среди древ и дикой природы, где она всегда чувствовала себя в безопасности, Зорн начала понимать, что ее бег по кругу – бесцелен, что она должна куда-то идти и где-то осесть. Мысли ее невольно начали обращаться к прошлому и женщина вдруг ощутила физическое удушье – ее так сильно душил страх. Распластавшись на земле и не понимая, что происходит с ней, Зорн хрипела и скулила, пыжилась, пытаясь вспомнить хоть что-то, но вместо памяти ее липкими пальцами хватал за горло ужас перед чем-то, что она оставила позади. Убийца даже не смогла разобраться чего именно она боялась – не могла ухватить. Воспоминания были перед ней, но путались и смешивались, представляя собой одно мутное пятно, пугающее и дикое. Единственное, что она сознавала – ей нужно идти вперед и ни за что не оборачиваться назад. Но и смысла в таком путешествии она не видела.
Ночная дорога и дневные привалы привели нордку с собакой к Драконьим Вратам – крохотному поселению недалеко от Драгонстара. Оценивая местность, прислонившись к каменной стене таверны, женщина никак не могла понять, что же ее беспокоит в этом месте больше всего. Уже позже она поняла, что было не так с деревенькой… там было слишком спокойно. Никто не кричал и не тыкал в нее пальцами, никто не отворачивался с отвращением… Заночевав в маленькой тавернке, Зорн и не догадывалась, что попала прямо в лапы к культистам. Кажется, ее опоили, а может ее сон действительно был так крепок, но проснулась она уже от того, что огонь щекочет ей пятки.
Десятки пар фанатичных глаз взирали на нее с радостью, читая какие-то молитвы нараспев. Она была привязана к столбу и некто, по одеждам – жрец – славил ее проклятые шрамы, показывающие какую «живучую жертву они приносят своим повелителям». Кто они были, кому поклонялись – женщину не интересовала. Зорн обезумела от страха, от боли, от огня слепящего глаза и запаха собственного жженого мяса… Огонь уже подбирался к ее коленям, и стало казаться, что спастись нельзя, но прежде, чем для Зорн все было потеряно, на площадь, где собрался народ, влетел пес Сагаама. Собака бросилась на жреца, толкнув его в костер, началась суматоха, крики, пламя принялись тушить… Зорн, улучив момент, вырвалась… ее ноги были черными от сажи, исходили паром и покрылись пузырями от огня… Рыча от боли Зорн выхватила горящий прут из костра и начала драться. Люди разбегались, кто-то нападал, все смешалось и в воздухе и в ее голове – женщина помнила лишь, что когда ей в руки попалась сталь, она рубила и резала без оглядки на то, кто перед ней. Когда же все кончилось – она поняла, что сбежала, что руки ее по локоть в крови, а на ногах едва ли можно стоять. Все, что она могла сделать – молиться Богам и Даэдра, земле и ветру, всем, кто только мог ее услышать и из последних сил спасать свои обожженные конечности.
Никто ей не помог, кроме пса, которого тоже потрепало в драке. Они провела два месяца у реки вместе. Зорн промывала свои жуткие раны, кутая нежную плоть в тряпки и обмазывая лечебными составами, что сама же собрала… а пес защищал ее, хромой и плешивый. На одной ноге у женщины началась гангрена и ей пришлось отрезать себе два пальца. Раны, в конце концов, затянулись, но навсегда остались на ее ногах жуткими красными и синими разводами. Очень долго ей было больно ходить. Еще больнее было от голода – охотиться она могла с трудом, рыба в ее сети не шла, а пес сам едва держался на ногах, чтоб принести какую-то дичь. Наступил момент, когда голод был столь силен, что Зорн убила собаку. Это было предательство, на которое она пошла, чтоб выжить… и именно в этот момент она осознала, что живет, как животное, руководствуясь лишь низшими инстинктами.
Тогда ее снова сдавило удушье – женщина хотела вспомнить, а было ли с ней когда-нибудь и иначе. Было ли время, когда она была человеком, а не монстром, прячущимся во мраке глубоких лесов. Мысли, мутные и грязные, отрывками доносили до нее – да, была. И это было давно. Еще в Скайриме.
Когда Зорн двинулась дальше, по дороге, ведущей ее в новую провинцию Империи, ей пришлось еще не раз столкнуться с Дозорными Стендарра, суеверными людьми и опасными фанатиками. Хай-Рок был к ней не так жесток, как темноликий Хаммерфел, но часто, чтоб избежать конфликта ей требовались деньги. Она научилась находить спасительное золото в чужих сундуках, скрываться в самой незаметной тени и предостерегать одним взглядом, сторонясь боя. Однажды, уходя от рыщущих по ее следу «охотников на нечисть», на дороге она наткнулась на лагерь торговцев и попросилась на ночлег, чтоб избежать подозрений, плотно закрыв лицо капюшоном и плащом. Горсть монет сделала свое дело, торговцы с безразличием пустили ее в шатер. Она не спала, лишь чутко прислушивалась к разговорам у костра и треску дров, как вдруг, когда все стихло, и кто-то полез к ней под полог. Реакция убийцы была отточена годами и усилена страхом – она убила еще одного человека. И только взглянув при свете фонаря ему в лицо, поняла, что это был вовсе не Дозорный… в постаревшем, морщинистом старике она узнала Гисли. Он был среди торгашей, путешествующих компанией и каким-то чудом уловил сходство в глазах убийцы с юной, наивной Илвой, любимой дочерью, которую он когда-то потерял в Бруме. Зорн выронила нож, воспоминание яркой болью ударило ее прямо в грудь и сердце сжалось. Старик Гисли прошептал ей «Илва», мягко и радостно, от того, что все-таки нашел ее живой… а в следующий миг испустил дух.
Из лагеря Зорн бежала, едва смогла встать на ноги, от этого потрясения. Она бежала не оглядываясь, ее несло вперед против ее воли, женщина захлебывалась слезами. Остановившись в ночной тиши, где-то посреди теплого, сонного леса она завыла, подобно волку, падая на колени. Илва. Она знала, кто была эта Илва, как будто смотрела на нее со стороны, но не могла, не давала себе вспомнить… что Илвой была сама.
Разве могла маленькая Илва убить своего возлюбленного отца, который, очевидно, искал ее по всему Тамриэлю? Разве могла Илва жить как зверь, убивать невинных? Разве она могла?..
Боль безумия ломала ее, слезы мешались с криками, вырываясь из нее бурным потоком. Какой-то зверь, ночной хищник, подкрался к ней во мгле, но не посмел напасть.
Дальше Зорн уже не могла жить, как прежде. Она знала, что должна вернуться в Скайрим. Знала, что надо двигаться туда, чтоб спасти свою душу – и дорога привела к океану. Знала ли она, что все закончится у этого берега? Опустив ноги в воду, сидя на ночном пирсе города Фаррун, она закрыв глаза слушала прибой и ждала корабля, который поможет ей вернуть маленькую Илву домой.
Тогда она услышала, как портовые грузчики говорят о корабле, идущем в Данстар. Сердце убийцы забилось быстрее, ком встал в горле, не давая дышать. «Во всяком существовании должна быть цель» убеждала она себя.
Этим же вечером она, под покровом ночи она забралась в трюм корабля «Красный змей» и отправилась на родину. Ее обнаружили не сразу, корабль успел уплыть далеко от порта, прежде, чем притаившаяся в темноте женщина столкнулась с каким-то матросом. Завязалась драка, но Зорн не хотела крови… на шум явились другие члены команды и среди них капитан Симон. Он потребовал объяснений, что забыла сухопутная крыса на его корабле. Нордка не утруждала себя долгими объяснениями, она передала ему деньги, чтоб добраться до Скайрима, а затем обнажила лицо, спокойно излагая простую истину – моряки, суевернейшие люди, не стал бы ей помогать, а в тайном отплытии у нее был бы шанс. Ни жечь женщину, ни бросать в нее камнями, ни гнать за борт бретоны не стали… Симон, оказавшийся довольно рассудительным и видавшим многое малым, позволил ей продолжить плаванье.
Плату, которую предложила убийца, бретонский капитан не посчитал достаточной. Часть дороги Зорн пришлось отрабатывать в качестве поломойки и юнги, на что, конечно, женщина вовсе не жаловалась.
Данстар встретил Зорн холодной, ветренной бурей. Впрочем, это не помешало убийце упасть на колени на родной нордской земле и зарываясь лицом в снег тихо стенать от неожиданной радости. Она какое-то время просто сидела на снегу прямо у берега, пугая и местных шахтеров своей странностью, и трудящихся в порту матросов. Ей было трудно собраться с мыслями и отправиться туда, где был когда-то ее дом… но Зорн заставила себя подняться и снова пойти.
В Скайриме было мало Дозорных. А народ, привыкший к суровым реалиям севера, не так бурно, как иные бретонцы или редгарды, реагировал на появление бледной нордки в шрамах. Зорн передвигалась медленно, по ночам и, иногда, в особенно пасмурные дни. Подолгу задерживалась в разных поселениях, ночуя теперь уже не в обманчиво теплых койках таверн, а на крышах чужих домов, в остовах сгоревших зданий и на окраинах. Страх перед прошлым лишь усиливался с каждым ее шагом, парализуя и терзая головной болью.
Однажды она все же пришла. Вымотанная, бледная нордка с изуродованным лицом и страшным взглядом остановилась на дороге перед поселком, который узнала еще издали. Она шла между приземистых домишек маленькой, преуспевающей деревушки и пыталась… пыталась вспомнить…
Ее била крупная дрожь, пот катился градом, когда она вдруг поняла, что нашла правильный дом. Долго дрожала у входа, затем из последних сил постучалась в дверь. Ей открыла альтмерка с обветренным лицом, в замызганном переднике. Ее Зорн не помнила, как ни напрягала память. Выдавив из себя пару самых простых вопросов, убийца выяснила у эльфийки, что прошлые хозяева дома давно здесь не живут.
Со смесью испуга и облегчения женщина покинула мерское жилище и весь вечер провела в местной таверне, напиваясь до сизых скампов. Что ей было делать дальше, Зорн не знала, потому готова была утопить себя в вине, растворяясь в бездействии и в бесцельности бытия. В тот вечер она устроила погром в «Мороженном фрукте», и даже не сопротивлялась, когда местные вытолкали ее взашей, бросив лицом в снег. Там Зорн пролежала до тех пор, пока ее тело не начало застывать и зверь внутри нее не воспротивился такой бесславной смерти. Женщина встала и вновь побрела к знакомому дому, надеясь хоть что-то узнать… Недовольная альтмерка, увидав жуткую нордку во второй раз, с неохотой указала ей дорогу на Фолкрит. И назвали имя, родовое имя, вызвавшее у Зорн очередной прилив удушья…
Вдовья Кровь.
Фрида Вдовья Кровь – так звали последнюю хозяйку дома. Зорн это имя было и вправду знакомо, но на всякий случай она записала его на клочке бумаги, пряча за пазухой. Фолкрит расположился в вечно промокшем, еловом лесу, вызывавшем у Зорн, привычной к дикой жизни, ощущение чего-то родного и теплого. Первые попытки отыскать Фриду не дали никаких результатов, о женщине словно никто ничего не слышал.
Разочарованная убийца чувствовала упадок сил и моральное изнеможение этими поисками. В одну глухую, темную ночь, под накрапывающий дождь, она забралась на крышу одного из домов, и завернулась в плотную меховую накидку, опустошенная бесплодными мыслями. Замерев во мраке, почти не издавая шума, она была так же незаметна, как сама тень… и стала свидетелем ужасающих событий.
Мужчина и девочка. Совсем еще юная, милая малышка, доверчиво держась за руку, брела с каким-то мужланом в закоулок. Тот что-то сальным тоном бормотал ей про конфетки, блестя голодными глазами. Малышка доверчиво смеялась…
Как только тупик поглотил их – тот самый тупик, над которым расположилась Зорн – началась возня и тихие, сдавленные крики. Не разбирая, что там, не давая себе права медлить, убийца спрыгнула с крыши, обнажая кинжал и в два резких удара прикончила ублюдка, пытавшегося надругаться над ребенком… И только когда подняла глаза, она поняла, как глубоко заблуждалась. Чего бы не хотел мертвец от девочки – это не его сердце стоило насадить на кинжал.
Оказавшись лицом к лицу с «наивной малышкой», Зорн заглянула в кровавые глаза древнего монстра. Зарычав от разочарования, она прижалась к стене и нашла в себе силы лишь, чтоб усмехнуться. Она прервала чужую охоту, не дала твари отужинать. Девчонка, кажется, не сильно расстроилась, оценивающе разглядывая свежий труп… Улучив момент, тогда Зорн сбежала от нее, но скорее это была не ее заслуга, а разрешение вампира – девчонка ее не преследовала.
Зорн ненавидела вампиров не меньше Дозорных Стендарра, но убить это существо в теле ребенка, или хотя бы вступить с ним в борьбу почему-то не смогла…
В последствии именно это и привело ее в Темное Братство. Тот любитель маленьких девочек в подворотне – был чьим-то контрактом, и именно вампирша должна была его выполнить. Вмешательство Зорн оказалось столь же неожиданным, сколь полезным, а ее решительность и скорость - оценена по заслугам. Бабетта – так звали «девочку» - явилась позже, вместе с властной нордской женщиной, поставившей Зорн перед выбором – расплата за вмешательство или бесславная смерть… Умилостивить Отца Ужаса чужой жертвой, или погибнуть самой, как последняя дрянь.
Зорн никогда не хотела умирать. И всегда умирал кто-то еще. Так не лучше ли было, чтоб он умирал во славу Ситиса, а не в случайной схватке?.. Пустота потребовала крови, Зорн расплатилась сполна, жертвой, которую ей указали. Темная Семья радушно раскрыла убийце свои объятья и, оттаяв, та поняла, что оказалась, наконец, дома.7. Деятельность:
"Ассассин Темного Братства"
Одна из немногих в последней уцелевшей семье Матери Ночи, преданная дочь Ситиса, убийца выполняет контракты с завидной регулярностью, зачастую чисто и качественно.
[float=right]
[/float]
Нрав есть не что иное, как долговременный навык.©8. Характер:
Каким характером могла наградить жизнь человека с такой судьбой? Что из себя представляет эта Убийца? Она изгой. И моральный и физический. Детство «Илвы» прошло в труде, выработало у нее стержень и «упрямство нордского крестьянина». Ласковый ребенок, искренне любящий отца и мать, таил в уме любопытство и амбиции, жажду выбиться в люди и чего-то достичь… Но события произошедшие с ней в Сиродииле отложили страшный отпечаток на самосознание Зорн – она почти перестала отождествлять себя с «Илвой», приняв вымышленное имя, как что-то существовавшее всегда. При мысли о прошлом она заметно начинает нервничать и теряет способность внятно изъясняться. Очевидно, ее волнуют старые воспоминания, но большая часть из них почему-то выпадают у нее из памяти как по волшебству, когда женщина пытается воссоздать общую картину событий.
После того, как она выбралась из подземелья, люди отвергли ее, и когда она окончательно поняла свою отчужденность от общества и в ней что-то надломилось. И все к чему она стремилась вновь – выжить, заключая множество сделок с совестью. Она опустила свой порог морали до самой нижней черты, превращая себя почти в животное. Убивать ради пищи и крова, защищаться до последней крови – таков был ее моральный кодекс несколько лет скитаний. Те времена уже прошли, но Зорн по-прежнему где-то внутри, под маской безразличия – надломлена и ожесточена, как затравленный зверь. Она еще не может отказаться от животной морали и, хотя и не показывает, серьезно страдает от этого. Иногда у нее возникают мысли вернуться к истокам, найти тех, кто ее помнит и знает, чтобы вновь вернуть себе прежнее «Я», но всякий раз волны безотчетного страха накатывают на женщину и она не в силах справиться с собой сама, до тех пор пока не отказывается от идеи поисков. Возможно, когда-нибудь она вновь соберется сделать это.
По многим признакам в ее поведении умелый, внимательный и дотошный лекарь сможет разглядеть целый букет душевных болезней. Зорн страдает манией преследования, боязнью замкнутых помещений, а также светобоязнью (хотя ее причины нельзя определять, как исключительно психологические). В ее нарочитой замкнутости и бедности речи, периодических вспышках ярости, сменяющихся абсолютной апатией, и провалах в памяти, при попытках вспомнить какие-то отдельные отрывки из прошлого, – можно угадать пограничное с безумием состояние. Тем не менее, ясность мысли у убийцы не потеряна, она размышляет логично и связно, вполне способна критически оценивать ситуацию, в большинстве случаев. Она мало испытывает эмоций, но при этом сохранила рассудочную способность иронизировать, насмехаться и критиковать саму себя. Зорн никогда не обманывается на свой счет и, надо отдать ей должное, старается не терять самообладания, не поддаваться своим недугам. Единственное, что все еще может брать над ней контроль – страх перед прошлым, но и над этим сильная женщина старается шутить, как будто смех может развеять кошмар ее воспоминаний. Также в целях самоконтроля избегает спиртного, так как в пьяном состоянии становится куда более подвержена эмоциям и непредсказуема.
Вступив в Братство, начала проявлять амбициозность, стараясь на благо своей новой «семьи». К членам организации относится с уважением и благодарностью, но никогда не теряет бдительности. Хоть и приняв свое новое положение, как лучшее, где-то глубоко внутри она не перестала чувствовать себя изгоем, остро перенося одиночество и по своему упиваясь им. Религиозна и верит в Ситиса, также, как в большую часть аэдра и даэдра. Наверное, самым главным для нее в работе ассассина является именно «божественное начало» и связь с потусторонними силами. Если убийство имеет смысл и цель, важность для Отца Хаоса, Зорн готова вершить его суд своей рукой. Но бессмысленных убийств не приемлет. Женщина старается не убивать вне работы без жизненной необходимости, и обходиться более или менее чистыми способами убийства… она отнюдь не двемерский механизм и способна к милосердию, делает различие между своими жертвами. Жестокой она может быть лишь, когда задеты ее личные чувства и приоритеты.
У Зорн сложные отношения с законом, что и не мудрено при ее нынешнем образе жизни. Убийца есть убийца. Где-то в душе ей нравится нарушать законы, однако ни это, ни изощренность в насилии нельзя назвать серьезным пристрастием. Она изо всех сил старается быть уравновешенной… ну, или хотя бы казаться таковой.
[float=right]
[/float]
... что для одного — ненужный хлам, для другого
— недоступная роскошь. ©9. Имущество:
Вещи:
50 золотых в тканевом кошельке, объемный рюкзак из кожи с подкладкой на меху, походный котелок, огниво, кожаный плащ, спальник, меховая накидка, несколько мотков льняной ткани, веревка в 40 локтей, два кремниевых камня, точильный камень, уголь, два рулона бумаги, кожа, несколько полосок из кожи, перо, чернильница, железный кинжал, колун, походная трость, льняная одежда, алхимические пестик и ступка, рыболовная сеть;
Броня:
Кожаная броня темных тонов с плотным корсетом, черная льняна рубашка, шерстяные штаны, такой же черный льняной плащ с капюшоном, истертые кожаные сапоги, тканевые перчатки, плетеный пояс;
Зелья:
4 флакона лечебного зелья, холодостойкая мазь, несколько маленьких флакончиков разных ядов;
Оружие:
Два стальных кинжала, составной (имперский) лук, стальные стрелы, несколько наконечников от старых стрел для изготовления новых;
Пища:
Бурдюк с водой, бутыль с крепкой медовухой, вяленая оленина, завернутая в льняные тряпки, горшочек с квашенной капустой, горсть высушенных яблок, засыпанное солью сало хоркера в горшочке, масло;
Ингредиенты:
В небольшом алхимическом кармане несколько пучков пушницы, горноцвета, чертополоха, паслена и собачьего корня;10. Интересные факты:
[float=right]
[/float]
Мы ничего не можем поделать с жизнью,
только прожить её. ©11. Пробный пост: ожидается
[float=right]
[/float]
Я знаю то, что ничего не знаю. ©12. Ознакомление с ЛОРом: Пройдена ветка ТБ в Обливионе, полностью освоен Скайрим, прочитана большая часть внутриигровой литературы, Elder Scrolls Wiki – в постоянном пользовании.
Отредактировано Zorn (2014-09-18 20:08:17)
